«Нет такой бессмыслицы, которой бы не учил какой-нибудь философ».

(Цицерон)

 

Л.Е. Балашов, российский философ, выпускник философского факультета МГУ, заместитель главного ученого секретаря Российского философского общества (РФО), член редколлегии Вестника РФО, кандидат философских наук, доцент, выпустил свой учебник по философии, который неоднократно переиздавал.

В 2012 году рецензентом его учебника выступил доктор философских наук профессор Ю.М. Хрусталев.

В 2015 году учебник был переиздан.

Давайте посмотрим, что студенты могут почерпнуть из этого учебника по философии. В первой же главе под названием «Что такое философия?» Балашов пишет:

 

«Во-первых, философия есть именно мышление, а не познание, не чувствование, не верование, не волéние, не действование».

 

То есть Балашов сразу же пытается внушить студентам мысль о том, что философия – это только мышление, и ничего больше. К познанию она, якобы, не имеет никакого отношения. Познание из философии Балашов исключает категорически. А это значит, что уже после данного утверждения студенты могут закрывать учебник и больше не открывать его, так как сам автор утверждает, что никаких познаний его учебник философии не даст, ведь, по мнению автора, философия вообще не есть познание.

Затем автор уточняет:

 

«Во-вторых, философия не просто мышление, а со‑мышление, т. е. такое мышление, которое предполагает мыслящее общение людей или мышление людей сообща».

 

То есть, если мыслит какой-то один человек, то никакой он не философ, а вот если он «со-мыслит», то есть, позовёт друзей, да через магазин, да под алкоголь, то тут они сразу становятся философами, так как получится «мышление людей сообща»! Ну а почему бы нет, ведь ни познавать, ни действовать, ни веровать им не надо, даже чувствовать не надо. Наливай да мысли себе до бесчувствия, и вся недолга. И вскоре готовых философов можно будет развозить по домам.

Далее идёт уже ставшее традиционным в современной философии деление и отделение философии от науки, искусства, религии. Балашов ещё добавляет мораль и экономику:

 

«Философия — коллективное мышление также как наука — коллективное познание, искусство — коллективное чувствование, религия — коллективное верование, мораль‑политика-право — коллективное волéние, экономика — коллективное производство-распределение и т. д.».

 

В цитате мы оставили авторскую пунктуацию. После этого утверждения весьма интересно было бы спросить Балашова, что он имел ввиду после «и т.д.», как бы продолжил этот свой список и где бы остановился. Но и так понятно, что подобное деление не только чересчур условно, но и чересчур поверхностно. Весьма и весьма неразумно философию лишать познания, науку и искусство – мышления, да и перед религией за базар отвечать надо, она тоже обидеться может за мышление. А оскорбление чувств верующих сегодня карается по закону. Балашов даже мораль (этику!) отделил от философии. То есть теперь этика уже не часть философии, оказывается.

Всё же, скорее чувствуя, чем понимая, что тут что-то не так, он спешит оговориться:

 

«Конечно, коллективно мыслят и в науке, в искусстве, во всех других сферах человеческой деятельности. Но это коллективное мышление — лишь подчиненный момент научной-познавательной, художественной и т. п. деятельности. Оно философично лишь в той мере, в какой внутренне свободно, не связано непосредственно с производством знания, красоты, материальных благ и т. д. В философии коллективное мышление самодостаточно, максимально удалено от решения познавательных-художественных-практических задач».

 

Он соглашается на то, что мышление есть-таки и в других «сферах человеческой деятельности», но всё же настаивает, что оно – лишь «подчинённый момент». А «философично» мышление только тогда, когда «не связано непосредственно с производством знания». Вот так. Тот, кто не закрыл учебник раньше, может закрыть теперь. Всё равно никаких знаний не получит. Ведь философия Балашова никаких знаний не несёт, и не производит их. И в этом мы действительно скоро убедимся. Вот автор опять настаивает в своём учебнике:

 

«В-третьих, исходным и конечным пунктом философствования является не знание, не благо, не красота, а мысль, имеющая смысл-значение для других‑многих людей, прежде всего для самих философов. (…) Стихия философии – это стихия чистой, самодостаточной мысли».

 

Помните, Декарт утверждал, и вполне обоснованно: «мыслю, следовательно, – существую», так вот, теперь Балашов совершенно необоснованно хочет заявить: «мыслю, следовательно, – философ». Но не просто философ, а самодостаточный философ и ничто ему не указ.

И если кто-то после первых двух предупреждений не закрыл учебник Балашова, то здесь он и в третий раз предупреждает, что из его философии знаний не получить, поэтому нет смысла и продолжать учить философию. И если выше Балашов этику (мораль) отделил от философии, то теперь отделяет от неё и эстетику (красоту).

Только здесь хочется спросить Балашова: если «исходным и конечным пунктом философствования является… мысль, имеющая смысл-значение для других‑многих людей», то в чём же заключается это «смысл-значение» мысли, если она не несёт в себе «ни знаний, ни блага, ни красоты»? Мысль, не несущая в себе «ни знаний, ни блага, ни красоты» – это пустая мысль, а не «самодостаточная».

А теперь загадка: о чём думает философ Балашов, собравшись с друзьями за столом (ведь «философия не просто мышление, а со‑мышление»), если в его мыслях нет «ни знаний, ни блага, ни красоты»? Ответ следующий. Он думает о том, что:

 

«Философия — высшее проявление способности живого-человеческого к отсрочке реакции, действия, ответа для обдумывания того, как лучше действовать-поступать. Самое элементарное поведение — безусловно-рефлекторное, когда между ощущением и действием минимальное расстояние (например, отдергивание руки от горячего предмета сразу после прикосновения). Поведение человека тем сложнее, чем больше расстояние (задержка) между восприятием и действием, познанием и практикой. Философы — такие представители рода человеческого, которые в наибольшей степени олицетворяют-материализуют эту задержку».

 

А знаете ли вы, господа студенты, о какой «отсрочке реакции» говорит Балашов? Впрочем, пример он приводит сам: «отдергивание руки от горячего предмета». Ещё можно привести пример с водителями. В правилах дорожного движения говорится, что чем заторможеннеей «отсрочка реакции» у водителя, тем он тупей и опасней на дороге. Да и с «отдергиванием руки от горячего предмета» та же история: чем заторможенней «отсрочка реакции», тем плачевней результат. Также всем известны анекдоты про быстрых эстонских парней с заторможенной «отсрочкой реакции».

Однако Балашов считает, что «поведение человека тем сложнее, чем больше расстояние (задержка) между восприятием и действием», то есть, чем больше эта «отсрочка реакции». Может, поведение-то у такого человека и сложнее, но развитие у него явно сдвигается в сторону дебилизма. И если философами, по-Балашову, должны быть «такие представители рода человеческого, которые в наибольшей степени олицетворяют-материализуют эту задержку», «отсрочку реакции», то, думается, вряд ли кто-то захочет быть таким философом. Ну, разве что сам Балашов.

Поэтому вполне понятно и следующее его заявления в учебнике:

 

«Философия является особой формой мышления. Она включает в себя элемент научности, но не сводится к научной форме знания. Наука есть форма коллективного познания, в то время как философия есть форма коллективного мышления… в вопросе о соотношении мышления и познания первое нередко представляют как часть, вид или форму второго… Кроме того, философия в отличие от науки, не может обязывать, предписывать, указывать «как надо», быть законодательницей».

 

Почему философия – это «особая форма мышление» и в чём её особенность, Балашов не раскрывает. Это остаётся тайной за семью печатями. Да и вообще, прежде, чем говорить об «особой форме мышления», не худо было бы сказать о том, какие вообще есть формы мышления, чтобы понять, в чём заключается особенность именно указанной формы.

Балашов пишет, что философия «включает в себя элемент научности, но не сводится к научной форме знания». Как это понимать? Балашов объясняет: «в вопросе о соотношении мышления и познания первое нередко представляют как часть, вид или форму второго». Но, во-первых, нет таких отдельных «форм» и «видом» науки, как мышление. Во-вторых, можно, конечно, назвать мышление «частью» науки, хотя эта «часть» составляет в науке процентов девяносто. Но пусть это будет частью. А так как само мышление Балашов относит к философии, то выходит, что почти вся наука есть философия. Тут всё равно не ясно, в чём же эта «форма мышления» такая «особая» и отличная от науки, если она является её частью? По мнению Балашова «философия в отличие от науки, не может обязывать, предписывать, указывать». Давайте посмотрим, так ли это.

Во-первых, если «в вопросе о соотношении мышления и познания первое нередко представляют как часть… второго», то есть философию как часть науки, то почему же «философия в отличие от науки, не может обязывать, предписывать, указывать»? Тем более, что в ней есть «элемент научности».

Во-вторых, с чего Балашов взял, что наука «обязывает, предписывает, указывает»? Наука познаёт. Она как Минзрав, предупреждает, а уж выполнять или нет, её предупреждения – дело каждого. Если наука и указывает, то только на законы природы, но она вовсе не обязывает выполнять их, поэтому многие и блуждают до сих пор в потёмках, и верят в выдуманных богов.

Однако и философия точно так же указывает на законы природы, особенно человеческой природы. Например, в философии есть такие «предписания» и «указания», как «познай самого себя» (Хилон, Сократ), «не делай другому того, чего не желаешь себе» (Конфуций). Разве это не предписания, не указания? И подобных указаний в философии довольно много. И это именно указания на то, как нужно поступать и даже жить.

Что же касается науки, то она чаще всего просто информирует нас о том, как обстоят дела в действительности. Внимать науке, или не внимать – это дело другое. Вот пример из геометрии: «две параллельные прямые не пересекаются» (Эвклид). Это указание на геометрический закон. Всего лишь. Это не руководство к действию, хотя изменить этот закон невозможно. А вот подобное указание из философии: «все люди от природы стремятся к знанию» (Аристотель). Это тоже указание на законы природы, только человеческой. Его тоже можно не знать или игнорировать, но невозможно изменить. Также ничем не отличаются от научных знаний следующие философские утверждения: «в какой мере каждая вещь причастна бытию, в такой и истине» (Аристотель); или: «порядок и связь идей те же, что и связь вещей» (Спиноза). Многим ли отличаются по истинности подобные философские утверждения, например, от утверждений такой наука как экономика: «спрос рождает предложение»? Возьмите утверждение из любой другой науки и увидите, что по отношению к истине они ничем не отличаются от философии. Разнятся они лишь по областям применения.

В-третьих, если философия не несёт знаний и познаний, как утверждает Балашов, то к чему он отнесёт хотя бы все те высказывания философов, которые приведены выше? Что это, если не знания? Уж явно не предположения или гипотезы.

Отсюда становится очевидно, что весь приведённый выше абзац из учебника Балашова не что иное как ошибочные умозаключения. И чем дальше философия отходит от науки, тем она менее истинна, а значит, – более лжива.

Далее в своём учебнике Балашов весьма опрометчиво пишет:

 

«Наука… занимается познанием, а философия ничего не познаёт. Она лишь осмысляет ход и результаты познания…

Целью философии является не постижение истины, а мудрость…».

 

Это очередной повод выбросить учебник в урну, раз уж познать из него ничего невозможно. Даже звучит абсурдно: учебник по философии, которая ничего не познаёт. Это примерно то же самое, как учебник по лженауке, которая не научит вас ничему. Зачем же учебник?

Однако заметим, что здесь Балашов ещё и противоречит сам себе. Он пишет: «философия ничего не познаёт. Она лишь осмысляет ход и результаты познания». Во-первых, как можно осмыслить что-либо, ничего не познав? Ведь раз не познал, значит и не осмыслил. А, во-вторых, если наука – это познание, а философия лишь осмысливает результаты познания (науки), следовательно, по-Балашову, философия не идёт впереди науки, а плетётся позади неё. Как же тогда из философии появлялись и появляются новые науки? Или Балашову удалось-таки прекратить этот процесс?

Что же касается утверждения Балашова о цели философии, то уже становится ясно, что это ложная цель. К тому же, если в мудрости нет истины, то мудрость ли это?

Здесь не лишним будет сравнить два утверждения автора учебника. Сначала из вышестоящей цитаты:

 

«Целью философии является не постижение истины, а мудрость…».

 

А теперь сравним это высказывание с утверждением, которое стоит в учебнике в главе «Практическая философия»:

 

«Цель практической философии: побуждать людей с помощью мысли к правильным, хорошим действиям и отвращать от ошибочных, плохих действий».

 

То есть, получается, что «философ», не постигший никаких истин, ничего не познавший, берётся на практике учить других людей как им правильной поступать! Вот такие парадоксы от Балашова.

Мне просто очень жаль студентов, которые учились по такому учебнику философии. Очень надеюсь, что таких было не много.

Ну и понятно, что следующее утверждение в учебнике столь же нелепо:

 

«Философия в нашей стране должна обрести своё лицо и освободиться, наконец, от внешних пут. Никто – ни научные авторитеты, ни государственные, ни религиозные деятели – не должны вмешиваться в дела философии…»

 

Это заявление странно само по себе. Возможно, Балашов, желает отделить философию от государства, так же, как церковь? Однако, думается, что и без этого никто не вмешивается в дела философии более пагубно, чем сами философы, не понимающие своего предмета, но имеющие учёные степени.

Далее из учебника видно, что Балашов, как многие современные философы, путает философию и мировоззрение, ошибочно полагая, что это одно и то же:

 

«Как мировоззрение философия дает наиболее общее представление о мире в целом и его категориальной структуре…

Мировоззренческий аспект философии выдвигает на первый план ее объективность, беспристрастность. В этой “части” она стремится к идеалу “научной” философии…»

 

Тут Балашов не понимает, что, хотя философия и имеет мировоззренческую задачу, но сама она мировоззрением быть никак не может. Это, во-первых. Подробнее об этом я пишу в книге «Научная философия как она есть (Философия для молодых)», в разделе о философии и мировоззрениях.

Во-вторых, «объективность» и «беспристрастность» на первый план философии выдвигает вовсе не её «мировоззренческий аспект» а сама её суть. Философия уже сама по себе, по своей сути должна быть «объективна» и «беспристрастна». Иначе это не философия, а идеология.

В-третьих, «к идеалу “научной” философии» философия стремится также не благодаря мировоззрению, а уже по своей сути. И это стремление к научности объясняет основную задачу философии – формирование научного мировоззрения. Именно научного, а не какого угодно, о чём Балашов, видимо, даже не догадывается. Ведь ненаучное мировоззрение вполне может быть пристрастным и не объективным.

Как видим, данная цитата из учебника тоже не несёт в себе истинности и объективности.

Далее в учебнике читаем следующее:

 

«Как учение о человеке и обществе философия реализует принцип “познай самого себя” и ориентирует развитие человека и общества в определенном направлении. Этот аспект философии можно было бы назвать идеологическим».

 

Здесь вспомним, что выше Балашов утверждал, будто философия ничего не предписывает и не указывает, не занимается познанием, не даёт знаний и ничему не учит. А теперь называет философию «учением». То есть, опять мы видим противоречие автора самому себе. Ведь любое «учение» уже по определению обязательно что-либо предписывает, на что-либо указывает, несёт какие-либо знания, чему-либо учит. А о принципе «познай самого себя» мы уже говорили.

Кроме того, если философия – это «учение», то Балашов должен определиться, какое это «учение», научное или нет. Ведь по-Балашову философия не должна быть наукой, однако она является «учением». Тут проблема в том, что не подтверждённое с научной точки зрения учение скорее всего является ложным. Ясно, что учение может быть и не научным, если основано на лжи или заблуждениях. Например, учение об алхимии, о философском камне и пр. Но если Балашов говорит об истинном учении, то может ли оно быть не научным? Тем более, выше сам он утверждал, что философия стремится «к идеалу “научной” философии». Но как философия может стремиться к «к идеалу “научной” философии», отрицая при этом науку и истину?

Далее интересен такой вопрос. «Мировоззренческий аспект философии» по мнению автора должен «стремиться к идеалу» научности. Но философию «как учение о человеке и обществе» он называет уже «идеологическим аспектом». В том числе и принцип «познай самого себя» Балашов относит не к психологии, а к идеологии. На каком же основании? Балашов не объясняет. Да и не может объяснить, так как это всего лишь очередное заблуждение автора учебника.

Далее в учебнике можно найти такое высказывание:

 

«Мало иметь представление о мире в целом, мало знать, чего хочет человек, надо также разрабатывать вопросы успешной деятельности по освоению (познанию и преобразованию) мира...

В учении о познании центральным является вопрос об истине».

 

В связи с этим высказыванием было бы уместно напомнить Балашову его же утверждения, которые он приводит чуть выше: «философия ничего не познаёт», «целью философии является не постижение истины». Как же в этом свете философия будет «разрабатывать вопросы» по «познанию мира»? А главное, как она будет его «преобразовывать»? И как будут выглядеть «учение о познании» и «вопрос об истине» при условии, что «философия ничего не познаёт» и «постижение истины» вообще не её цель? То есть, опять мы видим противоречия и заблуждения автора учебника.

Далее в учебнике можно прочитать ещё одно интересное утверждение:

 

«Многообразие философских учений и направлений – от многообразия человеческих типов, характеров и многообразия форм деятельности».

 

Для того, чтобы доказать ложность данного утверждения, достаточно привести уже неоднократно цитируемый философский принцип: «познай самого себя». Ясно, что он относится ко всем «человеческим типам, характерам и формам деятельности». Также и любой другой философский принцип, если он истинен, то неизменно относиться ко всем «человеческим типам и характерам», не зависимо от их деятельности.

Однако Балашов объясняет это своё ошибочное утверждение следующим образом:

 

«Еще Аристотель подметил, что взгляды философа определяются тем, чем он занимается. О Пифагоре и пифагорейцах он писал: “... так называемые пифагорейцы, занявшись математикой, первые развили ее и, овладев ею, стали считать ее начала началами всего существующего”. Фихте отметил другое: «Какую философию ты выбираешь, зависит от того, что ты за человек».

Самое известное деление философов — на материалистов и идеалистов. Оно же и самое древнее. Уже Платон делил философов подобным образом».

 

Во-первых, человеческие типы и характеры – это одно, а человеческая деятельность – это другое. То, о чём говорили Аристотель, относится к деятельности. А деление на материалистов и идеалистов не зависит ни от типа, ни от характера, ни от деятельности человека. Это зависит только от знаний.

Во-вторых, фихтовское «что ты за человек» может относится к чему угодно, например: лжец или не лжец. Данная цитата неоднозначна для доказательства. Кроме того, слова «какую философию ты выбираешь» уже сами по себе говорят о том, что речь идёт не о философии как таковой, а скорее об идеологии, учении или психологии. Например, известно, что профессия некоторым образом влияет на психологию, идеологию и даже мировоззрение человека, так же, как и род занятий. Но к философии это отношения не имеет. Если, конечно, не называть психологию, идеологию и мировоззрение философией. Но смешивать эти разные понятия и валить их в одну кучу, думается, не меньшая, а ещё большая ошибка. Это всё-таки не одно и то же. Филоистика это раскрывает в полной мере.

В-третьих, что же это за философия, которая зависит не от знаний, а от характера человека? Тогда все психи имели бы одну философию. То же самое и с деятельностью человека. Если бы это было верным, то у всех философов была бы одна философия, так как одна деятельность – изучение философии. Или все физики имели бы одну философию. Однако в действительности всё не так. А вот на психологию человека очень даже влияет и его характер, и его деятельность.

Поэтому мы снова приходим к выводу, что данное утверждение является всего лишь заблуждением.

Далее Балашов пишет:

 

«Объектом материалистической философии является природа и все остальное она рассматривает через “призму” природы. Главным объектом внимания идеалистической философии являются высшие формы человеческой, духовной, социальной жизни».

 

Думается, тут имеет место быть не совсем верное представление об идеалистической философии. Что касается материализма, сказано довольно верно, если иметь ввиду понятие «природы» в самом широком смысле этого слова, а не только неживую природу. Но что касается идеализма, – не совсем верно обозначен его «объект». Идеалистическое мировоззрение заключается в первичности духа по сравнению с материей, а вовсе не в высших формах человеческой духовной и социальной жизни, так как материализм не отвергает и никогда не отвергал ни духовное, ни социальное. Надо понимать, что высшие формы человеческой духовной и социальной жизни не только ничуть не противоречат материализму, но основаны именно на нём, а не на идеализме. Если же просто всё духовное относить к идеализму, а всё материальное – к материализму, то нам придётся признать всех попов закоренелыми материалистами, проповедующими идеализм.

Далее читаем:

 

«Материалисты идут от природы, от материи и объясняют явления человеческого духа на основе материальных причин. Идеалисты идут от явлений человеческого духа, от мышления и на их основе объясняют всё остальное. Короче говоря, материалисты идут от мира к человеку и его разуму, а идеалисты идут от человека к миру».

 

Опять то, что касается материализма, сказано довольно верно, но по идеализму возникает ряд вопросов. Может идеалисты и «идут от явлений человеческого духа, от мышления», но «на их основе» вряд ли они могут «объяснить всё остальное». Здесь идеалисты похожи на забывчивых слепцов, которые пытаются понять мир, не видя его и не помня своего прошлого опыта.

 

«Материалисты рассматривают идеальное как слепок, отражение реального. Идеалисты, напротив, рассматривают реальное как слепок-продукт идеального. И те и другие по-своему правы».

 

Во-первых, «по-своему правы» могут быть и Герострат, и Гитлер. В философии понятие «по-своему прав» означает, что неправ объективно. Идеалисты могут быть правы лишь в частных случаях, например, когда говорят о конкретной идее, приведшей к конкретному реальному (практическому) результату, но никак не об идее вообще, всегда предшествующей опыту, так как любой идее предшествует опыт (реальность, действительность, природа). И прежде, чем заявлять, что все по-своему правы, стоило бы объяснить, в чём именно правы, и доказать эту правоту.

Во-вторых, материалисты далеко не всегда «рассматривают идеальное как слепок, отражение реального». В некоторых случая идеальное они рассматривают как исправление, преобразование реального, а не как его отражение или слепок. Если бы материалисты и идеалисты были такими, какими представляет их автор учебника, то революцию в России делали бы идеалисты, а не материалисты, так как любая революция – «продукт идеального», а не «отражение реального».

 

«Материалисты абсолютизируют познавательную способность человека (ведь в познании реальное мы переводим в идеальный план; идеальное, полученное в процессе познания, лишь повторяет реальное, соответствует ему, разделяет то, что разделено в объекте и соединяет то, что соединено в объекте; в познании мы приспосабливаемся к миру, пытаемся слиться с ним, раствориться в нем). Идеалисты абсолютизируют управляюще-преобразующую способность человека (в управляюще-преобразовательной деятельности мы переводим идеальное в реальный план; реальное, полученное в результате такой деятельности, лишь повторяет идеальное, соответствует ему; в управляюще-преобразовательной деятельности мы приспосабливаем мир к своим потребностям, пытаемся подчинить его себе, господствовать над ним, очеловечить, одухотворить его)».

 

Этот абзац особенно ясно показывает заблуждение насчёт противостояния материализма и идеализма. Если «материалисты абсолютизируют познавательную способность человека», а «идеалисты абсолютизируют управляюще-преобразующую способность человека», то ясно, что «управляюще-преобразующая способность» без «познавательной способности» ничто, следовательно, познавательная способность с необходимостью должна предшествовать преобразующей способности. Но автор на этом даже не акцентирует внимание. Хотя сам же ясно показывает, что сначала идёт познание (материальное), и только затем преобразование (идеальное – по Балашову).

В подтверждение своих слов Балашов приводит цитаты:

 

«“Невозможно логическими доводами, — справедливо замечает Л. Н. Гумилев, — примирить людей, взгляды которых на происхождение и сущность мира полярны, ибо они исходят из принципиально различных мироощущений. Одни ощущают материальный мир и его многообразие как благо, другие — как безусловное зло...”. За примерами не нужно далеко ходить. Вот мнение Гегеля: “... все духовное, лучше какого бы то ни было продукта природы”. Прямо противоположного мнения придерживался биолог Р. Майер. “Природа в ее простой истине, — писал он, — является более великой и прекрасной, чем любое создание человеческих рук, чем все иллюзии сотворенного духа”».

 

Здесь опять мы видим поверхностное понимание идеализма и материализма. Спор должен вестись о первоначале, а он низводится до человеческих отношений. Но и в человеческих отношениях идеалисты были бы правы, если бы сами отказались от того «зла», которое критикуют. Ходить одетым, сытым, всю жизнь стараться заработать как можно большее денег, и кричать о том, что материализм есть зло, может только глупец или лжец. Посмотрите, как живут священники, и вы увидите настоящих материалистов.

Гумилёв не понимал, что «невозможность логических доводов» возникает лишь тогда, когда одна из сторон отказывается от истины в пользу своих корыстных интересов, что опять же подчёркивает истинность материализма. А Гегель видимо не понимал той простой вещи, что «всё духовное» и есть «продукт природы». Столь же ошибочен и Майер с его идеализацией природы. Здесь он скорее идеалист, хотя Балашов приводит его цитату как пример материализма.

Но беда не в том, что в учебнике говорится об идеализме и материализме как противоборствующих концепциях, они по сути таковыми и являются, беда в том, что безо всяких доказательств Балашов пытается внушить читателям (студентам), что обе концепции верны.

Далее в учебнике говорится:

 

«Другое известное деление философов – на рационалистов, эмпириков и иррационалистов…

В том, что разум управляет человеком, его поведением, есть противоречие. С одной стороны понятно, что в разуме сосредоточены основные нити управления человеческим поведением. Но, с другой, как может “часть” (а разум лишь “часть” человека, пусть главная, но всё же “часть”) управлять, “вертеть” целым?...

Рационалисты любят декартовское “я мыслю, следовательно, существую”. Иррационалистам ближе шекспировские слова: “есть много, друг Гораций, на свете такого, что и не снилось нашим мудрецам”».

 

Отметим утверждение Балашова: «В том, что разум управляет человеком, его поведением, есть противоречие». С таким подходом можно найти противоречие и в том, что солнце не падает на землю. Или в том, что луна шарообразная. Вот если бы рука или нога управляла человеком, в этом было бы противоречие, а в том, что человеком управляет разум, никакого противоречия нет, потому что иного не дано. Хотя само слово «управляет» по отношению к разуму не совсем корректно. Правильнее было использовать оборот: «координирует работу», а не управляет. Это, во-первых. А во-вторых, чаще всего человеком управляют чувства, а не разум. Вот тут как раз и подходит слово «управление», но разум и в этом случае «координирует работу», как может.

Когда о разуме говорят: «Как может часть управлять целым?», это похоже на вопрос ребёнка: как может маленький ключ зажигания включать работу всего автомобиля? Или как маленькая электронная плата может управлять таким умным компьютером? Да потому и управляет, что создана именно для этих целей. Хотя, повторяю, слово «управлять» здесь не совсем точное, если не сказать – совсем не точное.

Ну а то, что на свете есть много того, «что и не снилось нашим мудрецам», вовсе не доказывает слабость разума, а говорит лишь о том, что ему предстоит ещё много работы. Так что нет тут никаких противоречий. Человек не может знать всего, но это не значит, что человек не может узнать того, что ему нужно.  

Далее в учебнике читаем:

 

«Человек, с одной стороны, старается руководствоваться в своем поведении доводами разума, а, с другой, ведет себя порой как существо внеразумное, лишенное разума, а то и просто безумное, как чувствующее, наслаждающееся или страдающее, как волящее или безвольное и т. д.

Различие между рационализмом и иррационализмом не только в их отношении к разуму. Они — это логика и интуиция, рассудочность и алогизм…»

 

Это ещё раз доказывает, что человеком «управляет» не разум, а чувства. Разум лишь «координирует работу» по мере сил и знаний.

Когда говорят о «доводах разума» или «неразумности», то под разумом ошибочно понимают всё, что угодно, только не работу мозга. Между тем как разум – это не только рациональное научное поведение и логические доводы, разум – это ещё и чувства, эмоции. Даже безумие не исключает ни разума, ни эмоций, ни чувств, а наоборот, подтверждает их. Нужно понимать, что там, где нет разума, не может быть и безумия. Глупо ассоциировать разум только с добром и научным мышлением, а злобность, эгоизм, бешенство исключать. Человек – не машина, не компьютер, человек живёт, прежде всего чувствами, а уж потом «разумом» в том смысле, который ему приписывают рационалисты и иррационалисты. Интуиция и алогизм нисколько не исключают ни логику, ни разума. Интуиция вообще невозможна без разума и опыта. Вот что следовало бы объяснить студентам. Хотя, возможно, это сначала нужно объяснить Балашову.

Далее автор учебника пишет:

 

«Рационалисты склонны к порядку, любят его и абсолютизируют его. Соответственно они абсолютизируют знание, всё непознанное пытаются истолковать с позиций познанного, наличного знания.

Иррационалисты, наоборот, не любят обычный порядок вещей, склонны к беспорядку, готовы допустить все, что угодно. Иррационалисты — это любители парадоксов, загадок, мистики и т. п. Они абсолютизируют незнание, сферу неизведанного, непознанного, тайну».

 

На самом деле разница между рационалистами и иррационалистами не так велика, как считается. Очень часто она заключается лишь в ответственности за свои слова. Что значит «абсолютизируют непознанное», если они даже не знают, что это такое? Они абсолютизируют то, чего не знают? Они же не познали непознанное, но зато абсолютизируют! Это значит только то, что лжец абсолютизирует свою ложь.

А вдруг всё непознанное легко познаётся? Ведь иррационалисты не могут утверждать обратного, так как не познали непознанное. Вдруг оно познаётся как дважды два? И наверняка так в действительности и есть. Так что иррационалисты всего лишь говорят о том, чего сами не знают.

Но я предложу вам один эксперимент. Интересно, на деле кто-нибудь пробовал продать хоть одному иррационалисту старый разбитый обшарпанный автомобиль как новый, только что вышедший с конвейера, аргументируя иррациональным утверждением, что на другой же день после покупки автомобиль станет новым? Даю 1000 долларов против рубля, что любой иррационалист тут же станет рационалистом. Каждый «любитель парадоксов и мистики» моментально становится рационалистом, материалистом и атеистом, когда дело касается денег и реальности. А фантазировать и говорить безответственные глупости может любой сказочник. Разница между рационалистами и иррационалистами только одна – ответственность перед истиной. Поэтому первых удовлетворяют лишь доказательства, а вторых устраивают любые фантазии. Вот и вся разница.

Далее Балашов пишет:

 

«Эмпиризм — абсолютизация опыта, промежуточного (между логикой и интуицией) способа мышления, вероятностного подхода. Он занимает промежуточное положение между рационализмом и иррационализмом».

 

Здесь необходимо указать на совершенно неверное понимание опыта Балашовым.

Во-первых, опыт не «промежуточный способ мышления» «между логикой и интуицией», а всегда первая ступень познания. Если, конечно, Балашов не понимает опыт только как лабораторное действие.

Во-вторых, опыт вообще не является «способом мышления» в отличие от логики. Даже интуицию назвать «способом мышления» можно лишь с натяжкой.

В данном случае Балашов, видимо, рассматривает опыт именно в узком смысле как лабораторный эксперимент, как проверка уже существующего знания. Только в этом случае он может быть и «промежуточной» ступенью, и «вероятностным подходом». Но это слишком узкое понимание опыта как такового, если речь вести об эмпиризме.

Далее Балашов объясняет, почему опыт промежуточен:

 

«Первое. Ясно, что между рационализмом и иррационализмом более глубокое различие, чем между рационализмом и эмпиризмом. И если располагать указанные философские-методологические позиции-установки в один ряд, то рационализм и иррационализм будут крайними членами этого ряда, а эмпиризм — средним членом».

 

Во-первых, тут одно совершенно не следует из другого. Гораздо правильнее опыт ставить вначале, за ним – рационализм, а потом и гораздо далее – иррационализм. И это будет соответствовать тому, что опыт ближе к рационализму, чем к иррационализму. Так что крайние члены в этой цепи: опыт и иррационализм. Иррационализм сам по себе далёк от опыта, так как «абсолютизируют непознанное», то, что опыту не поддаётся.

Во-вторых, здесь опять опыт рассматривается, видимо, не как таковой, а как искусственно созданный, лабораторный. В этом случае опыт может стоять и посередине, и даже за иррационализмом, если он неудачен. Но такой опыт далёк от эмпиризма.

 

«Второе. На промежуточный характер эмпиризма указывает и то, что он может тяготеть к рационализму, быть, так сказать, рационалистическим и к иррационализму, быть иррационалистическим».

 

Пунктуация приведённой цитаты авторская. Нам здесь важно показать, что эмпиризм не является промежуточным звеном. Конечно, может быть «мистический опыт», обозначающий по сути явление, которое участник или свидетель не в состоянии объяснить рационально, не в состоянии понять. Видимо, это имеет ввиду Балашов, говоря об «иррационалистическом» эмпиризме. Но можно ли этот «мистический опыт» считать «иррационалистическим», вернее иррациональным эмпиризмом? На первый, поверхностный, взгляд, кажется, что можно. Но по сути это не верно. Каким бы опыт не был (даже мистический опыт), он всегда нейтрален и первичен, а вовсе не «промежуточен», как утверждает автор учебника. А вот осознание опыта (рациональное или иррациональное) всегда вторично. И когда мы называем опыт мистическим или иррациональным, то по сути мы просто расписываемся в том, что не смогли понять сути опыта, сути явления как такового. То есть не сам опыт является иррациональным, а наше отношение к нему. Следовательно, и эмпиризм, как способ познания, не может быть иррациональным по сути. Он может быть иррациональным лишь по восприятию, то есть по невозможности объяснить опыт рациональным способом.

Так, например, когда папуас впервые видит летящий самолёт, он не может рационально объяснить увиденное, и объясняет свой опыт встречи с неведомым как чудо, как иррациональное, то есть его эмпирическое познание в данном случае как бы можно назвать иррациональным (мистическим опытом). Однако в действительности летящий самолёт не является иррациональным явлением по сути, как опыт он нейтрален. Следовательно, не сам опыт и эмпирическое познание являются иррациональными, а всего лишь восприятие папуаса является иррационально по причине того, что он не может рационально объяснить вполне объяснимое рациональное явление.

То есть опыт и эмпиризм как способ познания всегда предшествуют рационализму и иррационализму, а вот интерпретация опыта – это уже дело разума.

 

«Третье. Эмпирики отвергают крайности рационализма и иррационализма. Они достаточно скромно оценивают и рассудочную, дедуктивную логику, и интуицию, фантазию. Вспомним, как Ф. Бэкон, эмпирически ориентированный философ, выступал против дедуктивной логики Аристотеля. Органону Аристотеля он противопоставил свой “Новый Органон”, в котором пытался обосновать универсальное значение индукции как научного метода. С другой стороны, эмпирики не жалуют интуицию (догадку, фантазию, воображение) и они выступают против мистицизма».

 

Из заявления, что «эмпирики отвергают крайности рационализма и иррационализма», можно сделать только тот вывод, что эмпирики более рациональны, чем сами рационалисты. И поступают они так не без основания. Выше мы привели пример с папуасом и самолётом. Из этого примера прекрасно видно, что рационализм папуаса иррационален для цивилизованного человека, а сам опыт (встреча с самолётом) нейтральна как к рационализму, так и к иррационализму. И это опять же не доказывает того, что опыт вторичен, а скорее говорит об обратном.

Пример с Бэконом и Аристотелем показывает лишь то, что есть как дедуктивный, так и индуктивный метод мышления. Оба они имеют свой резон и основания, и опять никак не доказывают вторичность опыта, а скорее наоборот, отталкиваются от него.

Ну и заявление о том, что «эмпирики не жалуют интуицию» и «выступают против мистицизма», тоже никак не доказывает вторичность опыта, а, наоборот, говорит о его первичности, что видно из того же примера с папуасом и самолётом. Интуиция в данном случае папуасу ничем не поможет, разве что подскажет о возможной опасности.

Далее Балашов пишет:

 

«Вообще, эмпирики слишком скромно оценивают человеческое мышление и разум, в частности. Они отдают предпочтение чувственному опыту. Их наиболее яркий представитель — Д. Локк — утверждал: “Нет ничего в разуме, чего прежде не было бы в чувствах”. Вдумайтесь в эти слова: какое, в сущности, уничижение разума! (Зачем тогда разум, если в нем нет ничего, чего не было бы в чувствах?)»

 

Здесь можно сколько угодно плакать об «унижении разума», но плач этот похож на плач ребёнка, который вдруг узнал, что Деда Мороза не существует. Нужно уметь прощаться с иллюзиями. Обиды тут совершенно напрасны. Локк прав, говоря, что чувства предшествует как разуму. Но это нисколько не унижает разум, как показалось Балашову, который совершенно не понял мысли Локка, и поэтому в порыве чувств воскликнул: «Зачем тогда разум, если в нем нет ничего, чего не было бы в чувствах?»

Как видим, на своём же примере Балашов доказал правоту Локка, а именно, что чувства предшествуют разуму. Не задел бы Локк чувства Балашова, и не родил бы разум последнего такого восклицания.

Однако надо понимать, что «предшествовать» вовсе не значит – «заменить». И Локк вовсе не писал о замене, он писал о первичности. В разуме есть много того, чего нет в чувствах, но нет ничего, чему не предшествовали бы чувства. Вот о чём говорил Локк. Выше мы уже говорили о том, что «управляют» человеком чувства, а разум лишь «координирует работу».

Становится ясно, что на основе такого превратного понимания эмпиризма, да и опыта в целом, у Балашова рождается столь же превратное умозаключение:

 

«На основе опыта можно получить только вероятные выводы. В этом случае нет места ни дедукции, ни интуиции… Да и о мышлении в целом приходится говорить как о некоторой условности, как о каком-то непонятном довеске к чувственности».

 

Подобное утверждение показывает только слабое непонимание Балашовым работы мозга человека, его нервной системы, а представления об опыте, чувствах, мышлении и разуме основаны явно не на современных научных знаниях, а на собственных представлениях.

Интересно ещё одно заявление Балашова в его учебнике по философии, касающееся рационализма и иррационализма:

 

«Спор между рационализмом и иррационализмом – это, в сущности, ситуация позиционного конфликта, как в суде: между обвинением и защитой. Соответственно, должен быть верховный арбитр между рационализмом и иррационализмом. Им не может быть рационализм, поскольку он сам — одна из спорящих сторон».

 

Здесь заметим, что, если «спор между рационализмом и иррационализмом» Балашов сравнивает с судебной тяжбой, то должен понимать, что какая-то из сторон обязательно должна быть не права. Ведь даже если стороны в суде идут на мировую, это вовсе не значит, что обе они правы. Это всего лишь значит, что они не хотят дальнейшего развития конфликта, который уже существует. Поэтому здесь возникает сразу два вопроса. Кого сам Балашов считает неправым, а кого правым? И кого он считает «верховным арбитром» в этом споре?

Однако на эти вопросы Балашов не отвечает. Студентам остаётся только догадываться. Надо полагать, что он просто не знает ответов на эти вопросы.

Далее Балашов делит философов на догматиков и скептиков:

 

«Философов делят также на догматиков и скептиков. Философы-догматики вырабатывают свои идеи либо излагают чужие и отстаивают их, т. е. рассуждают в основном в духе позитивного, конструктивного, утвердительного философствования. Напротив, философы-скептики настроены в основном на волну критического, деструктивного философствования. Сами они не вырабатывают идеи, а лишь критикуют чужие. Философы-догматики — это философы-изобретатели или философы-излагатели, а философы-скептики — это философы-чистильщики, философы-мусорщики».

 

Здесь мы опять обратим внимание на противоречие, которое возникает после рассуждений автора. Вначале Балашов утверждает, что философы-скептики настроены на «деструктивное философствование». Все мы понимаем, что слово «деструктивный» имеет негативную окраску. То есть, «деструктивное философствование» здесь надо понимать, как разрушительное философствование.

Но далее автор называет скептиков философами «чистильщиками» и «мусорщиками». Тогда хочется спросить автора, кто же более деструктивен и разрушителен, тот, кто мусорит и засоряет, или тот, кто убирает мусор и очищает территорию? Ответ, думается, напрашивается сам собой. Если скептики «очищают» философию, то деструктивными оказываются как раз догматики, засоряющие её. Во всяком случае, так получается у автора, который допускает противоречивые суждения.

Думается, что проблема здесь в слишком поверхностном взгляде автора как на догматиков, так и на скептиков. Во всяком случае, ни те, ни другие не укладываются в ту схему, которую нарисовал нам Лобашов. Даже если скептики «не вырабатывают идеи, а лишь критикуют чужие», то это ещё не говорит о деструктивности, тем более, если их критика конструктивна. С другой стороны, вырабатывание собственных идей и догм, или отстаивание чужих, нередко бывает деструктивно и не полезно для философии, особенно если эти идеи и догмы не выдерживают никакой конструктивной критики.

В любом случае представляется неправильным и поверхностным такой взгляд на догматиков и скептиков в учебнике по философии.

Далее в учебнике можно прочитать следующее:

 

«Человеческая культура как таковая едина и многообразна. Если представить ее в виде дискретно-непрерывного поля, то на нем отчетливо выделяются некоторые “участки” — наука, искусство, практика, религия и, конечно, наша философия. Эти “участки” культурного поля, с одной стороны, относительно самостоятельны, независимы друг от друга, с другой, — тесно связаны друг с другом, имеют между собой много промежуточных звеньев-переходов».

 

Интересны указанные Балашовым «участки» культуры: «наука, искусство, практика, религия и… философия». Обратим внимание, что в этом перечне «практика» указана, как отдельный «участок культуры». Это то же самое, как среди списка культурных овощей назвать ещё и лопату (предмет практики). Когда человек говорит, что он занимается наукой, искусством, философией, или даже религией, – это ещё как-то понятно. Но когда человек говорит, что он занимается практикой, невольно возникает вопрос: «какой именно?». Ясно, что «практика» в этот логический ряд попала либо по ошибке, либо по недопониманию автором самого предмета культуры. Я склонен считать, что это всего лишь ошибка, опечатка. Но студенты всё же должны знать, что здесь ошибка, и не повторять её.

Далее Балашов пишет:

 

«Философия, например, плавно переходит в науку, а наука – в философию. С одной стороны, в философии работают сциентизирующие философы (философы науки, философы-методологи, специализирующиеся на проблемах научного познания). С другой, в науке работают философствующие ученые, разрабатывающие проблемы общенаучной и частнонаучной методологии. Такую же связь можно видеть между философией и искусством. Есть философы, специализирующиеся исключительно на философском осмыслении искусства и литературы, а есть философствующие искусствоведы и художники. Теперь, если возьмем философию и практику, то увидим, с одной стороны, философов-прагматиков, философов-инструменталистов, например, а, с другой, философствующих политиков, государственных деятелей, менеджеров, изобретателей, инженеров и иных практических специалистов. Если говорить о переходных звеньях между философией и религией, то их также немало. Есть богословствующие, религиозные философы и есть философствующие богословы и священнослужители».

 

Что в этом абзаце не так? На первый взгляд, всё правильно, и я бы даже согласился здесь с автором, но только в том случае, если понимать философию в самом широком смысле этого слова, то есть как размышление о чём-либо. Естественно, что размышляют все люди. Или наоборот, – в самом узком: просто как любовь к мудрости, как правило, к чужой мудрости, к мудрым изречениям. Тогда в обоих случаях странно, что список остановлен только на «иных практических специалистах». Ведь философствовать могут и не специалисты, и даже бабушки у подъездов.

Но если говорить о философии как науке, о философии как поиске истины, о филоистике, то многое в данном абзаце придётся подвергнуть сомнению. Здесь надо понимать, что человек, занимающийся философией и философствующий человек – это не одно и то же. Разница примерно такая же, как между учёным физиком, и человеком, увлекающимся физическими опытами ради интереса, ради забавы; как между специалистом-профессионалом и любителем-дилетантом. Я говорю тут не об учёных степенях, а о степени приверженности к делу, в данном случае – к философии.

Конечно, любитель со своим свежим взглядом вполне может сделать открытие там, где специалисты-профессионалы потерпят фиаско. Но не случайным его открытие может быть только тогда, когда сам любитель будет заниматься предметом на профессиональном уровне. То есть, например, по отношению к философии он станет уже не философствующим человеком, а человеком, занимающимся философией. И в этом принципиальная разница.

Что же касается богословов, особенно христианских, то они никак не могу быть философами или даже философствовать, не нарушая своего священного писания, и не противореча ему. То есть, если они философствуют, или занимаются философией, значит, признают, что апостолы ошибаются, а священное писание ложно, так как в Библии сказано:

 

«Смотрите, братия, чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу; ибо в Нем обитает вся полнота Божества телесно…»

(Послание к Колоссянам 2:8,9)

 

Здесь однозначно говорится, что христиане не должны заниматься философией. Следовательно, любой христианин, занимающийся философией, обязан признать, что в данном месте апостолы и Библия ошибаются, из чего следует, что они могут ошибаться и в других местах, то есть вся божественность Писания пропадает. В противном случае христианин должен бросить философию и заняться теософией, иначе он становится двуличен и лжив, что опять-таки не даёт ему возможности следовать за Христом.

Что касается богословов других религий, то и они должны понимать, что занятия философией (истинной философией – филоистикой) неизбежной ведут к атеизму, отказу от богов, так как для философии богом является истина и только истина, а для теософии истиной является бог. И эта принципиальная разница между философией и теософией никогда не сделает богослова философом, сколько бы он не философствовал. Именно осознавая эту разницу христианский апостол и предупреждает свою братию об опасности философии для религии.

Хороший пример этому биография Бертрана Рассела. Родившись в религиозной семье и воспитываясь в христианских традициях, он решил-таки стать рационалистом и заняться философией. В результате, как честный человек, он становится сначала агностиком, а потом и атеистом. И этот процесс неизбежен, если человек честно занимается научной философией, то есть истинной философией (филоистикой).

И это обязательно должны знать студенты, чтобы понимать, перед каким выбором их ставит философия, чтобы они ясно осознавали: можно быть либо философом, либо теософом. Религиозных философов не существует. Религиозный философ – это теософ, желающий называться философом, всего лишь. Можно быть математиком и верить в бога, можно быть даже физиком или химиком и верить в бога, но нельзя быть философом и верить в бога. Если вы верите в бога, вы – теософ!

 

***

Можно было бы далее рассматривать учебник по философии Балашова, так как и дальше в учебнике можно встретить немало столь же противоречивых, ошибочных и поверхностных утверждений, наподобие тех, которые мы уже рассмотрели. Однако, думается, что для читателя и этого вполне достаточно, чтобы оценить достоинство данного учебного пособия. Лично я не стал бы рекомендовать его студентам, изучающим философию.

Нам остаётся только догадываться, почему в 2012 году рецензент учебника доктор философских наук профессор Ю.М. Хрусталев одобрил этот учебник, который был переиздан и в 2015 году.