Когда заходит разговор об агностицизме, то редко кто не вспоминает такого известного агностика, как Бертран Рассел. Иногда его причисляют к атеистам, потому что он довольно последовательно защищал атеизм. Но кем же он был на самом деле, атеистом или агностиком? Как видно из названия его статьи «Я атеист или агностик?», сам он считал этот вопрос не вполне определённым и довольно сложным. Во всяком случае, в то время, когда публиковал эту статью.

Тем не менее, эта статья до сих пор очень популярна в интернете, и на неё многие ссылаются, чтобы опереться на авторитет Рассела, который иногда считал себя агностиком, а иногда – атеистом. На эту статью Рассела ссылаются многие исследователи атеизма и агностицизма, поэтому мы решили рассмотреть её более подробно, чтобы понять, как сам Рассел осмысливал данный вопрос.

Здесь мы попробуем показать, что пропасть между атеизмом и агностицизмом куда глубже, чем полагал сам Рассел, и чем может показаться на первый взгляд. Прежде всего, нужно сказать, что сегодня под агностицизмом понимаются такие концепции как научный, философский и теологический (религиозный) агностицизм. В данной статье Бертрана Рассела имеется ввиду как раз последний. О нём и пойдёт речь.

Рассел начал статью с того, что считает себя, прежде всего, рационалистом. Однако уже во втором абзаце мы встречаем довольно, казалось бы, странное утверждение Рассела:

 

«Возможно, было бы довольно печально, если бы христианскому образованию суждено было исчезнуть, потому что в этом случае неоткуда было бы появляться рационалистам».

 

Прочитав это, сначала задаёшься вопросом о том, что же именно понимал Рассел под «рационализмом»? Ведь вряд ли может человек с рациональным мышлением утверждать, что «неоткуда было бы появляться рационалистам», «если бы христианскому образованию суждено было исчезнуть». Это утверждение Рассела тем более кажется странным, что сам Рассел считал себя рационалистом.

Для рационализма как такового религия не является ни внутренней, ни внешней его составляющей. Появляется рационализм на основе рационального мышления, на основе разума. Заявлять, что без христианства «неоткуда было бы появляться рационалистам», это всё равно, что утверждать, будто разум есть только у христиан, что является абсолютной нелепостью.

Поэтому, чтобы понять это утверждение Рассела, нужно сначала разобраться, что сам он понимает под «рационализмом» и как он объясняет это своё утверждение? Ответ на этот вопрос мы находим в статье чуть ниже, в следующем высказывании Рассела: «они (рационалисты, – Н.Р.) появляются, главным образом, как реакция на такую (христианскую, – Н.Р.) систему образования». То есть, надо понимать, что в своей статье Рассел говорит не о рационалистах вообще, не о рационалистах в широком смысле слова, а только о тех рационалистах, которые выходят из среды самих христиан, «как реакция» на их же «систему образования». И это обязательно нужно учитывать не только потому, что именно таким рационалистом был сам Рассел, но и потому, что такие рационалисты значительно отличаются от рационалистов в широком смысле этого слова. Вот как Рассел пишет об этом:

 

«Они появляются, главным образом, как реакция на такую систему образования, согласно которой отец вправе воспитать своего сына в духе секты маглтонианцев или забить ему голову еще каким-нибудь подобным вздором, только ни в коем случае не научить его рационально мыслить. В дни моей молодости это рассматривалось как преступление».

 

То есть, Рассел говорит о том, что уже само христианское образование противоречит рациональному мышлению, что как раз и доказывает, что рационализм появляется не благодаря, а вопреки христианству, и вовсе не христианство или христианское образование является его истоком. Именно поэтому рационалистов христиане рассматривают как преступников, справедливо чувствуя в них угрозу для своей религии. Как, впрочем, и любой религии вообще.

Далее Рассел пишет:

 

«Став рационалистом, я обнаружил, что в мире все еще достаточно много простора для практического применения рационалистических взглядов, не только в вопросах геологии, но и во всевозможных практических вопросах, - таких, как разводы и контроль рождаемости, а также в вопросе искусственного оплодотворения, возникшем совсем недавно, - везде, где епископы находят какой-то тяжкий грех, но этот тяжкий грех основывается лишь на некоем библейском тексте. Это греховно не потому, что причиняет кому-либо вред, нет, дело не в этом. До тех пор, пока будут утверждать, что чего-то нельзя делать лишь потому, что на этот счет в Библии существует некий текст, и до тех пор, пока можно будет убедить в этом Парламент, - до тех самых пор нужда в практическом рационализме не иссякнет».

 

В принципе, Рассел указывает здесь на очень значимую вещь, поняв которую, мы во многом осознаём пагубность религии, как таковой, религии в целом. Он указывает на то, что религия загоняет человека в искусственные рамки подчинения догмам, в рамки иррациональности практически без рационального объяснения, тем самым превращая человека не просто в раба, а в глупого раба. Рассел утверждает, что именно рационализм рождает в человеке протест против этого догматического рабства, поэтому пока люди будут ссылаться в своих доводах на древние писания, «нужда в практическом рационализме не иссякнет». Именно «нужда», а не желание. Нужда человечества в правде, в истине, в честности, в справедливости.

В этой своей статье Рассел также рассказывает о том, как сам он подвергался гонениям только за то, что был не согласен лишь с некоторыми религиозными положениями:

 

«…у меня возникли серьезные неприятности в Соединенных Штатах только потому, что по поводу некоторых практических вопросов я заявил, что этические положения Библии не являются истиной в последней инстанции и что в некоторых вопросах следует действовать не так, как предписывает Библия. На этом основании суд решил, что я не подхожу для преподавания в университетах Соединенных Штатов…».

 

Это прекрасно иллюстрирует лживость уверений многих религиозных деятелей о том, что религия давно не пользуется репрессивными методами и не мешает развитию науки, расширению свободного мышления, а в результате и развитию всего общества. Как видим, религия упорно внедряется в науку и запрещает заниматься наукой тем, кто не согласен с религиозными догмами. Так происходит не только в США. В России подобная практика уже узаконена конституцией и уголовным кодексом, который предусматривает наказание за «оскорбление чувств» верующих и игнорирует оскорбление чувств прочих граждан, что автоматически переводит страну из светских в статус религиозных государств.

Но так как рационалист Рассел вышел из христианской среды, сама эта среда, как увидим, сильно повлияла и на его отношение к рационализму. Именно поэтому Рассел пишет следующее:

 

«Вопрос об определении рационализма совсем не из легких. Не думаю, чтобы его можно было определить через отрицание той или иной христианской догмы. Вполне возможно быть полным и абсолютным рационалистом в подлинном смысле этого слова, и при этом принимать те или другие догмы. Вопрос в том, каким путем человек приходит к своим взглядам, а не в том, каково их содержание. Главное, в чем мы убеждены, - это в превосходстве разума».

 

Надо понимать, что рационализм сам по себе вообще не нуждается в религиозных догмах, в том числе и христианских. Поэтому странным кажется само рассуждение о том, можно или нельзя его «определить через отрицание той или иной христианской догмы». Наоборот, христианские догмы отрицаются через рационализм. Но он не определяется только тем, что способен выявить как нерациональные и вредные те или иные догмы. Его определение гораздо шире. Рационализм – это, прежде всего, рациональное мышление, а затем – рациональный подход к жизни. Но это не убеждение или жизненный принцип. Рациональное мышление и рациональный подход к жизни – тоже не идентичные понятия.

Поэтому, да, «возможно быть полным и абсолютным рационалистом в подлинном смысле этого слова, и при этом принимать те или другие догмы», точно так же как можно быть альтруистом и работать палачом, или быть вором и работать в полиции, или быть священником и не верить в бога. Ведь «принимать» что-либо, – это ещё не значит быть согласным или быть убеждённым. Рационалист может быть убеждён в совершенно обратном, но на данный момент он считает рациональным (разумным) принять иную точку зрения. Я не думаю, что создатели религий меньшие рационалисты, чем создатели, допустим, политических партий. И те, и другие мыслят рационально, и поступают вполне рационально, и преследуют определённую столь же рациональную цель.

Кроме того, совсем уж трудно согласиться с тем, что главный «вопрос в том, каким путем человек приходит к своим взглядам, а не в том, каково их содержание». Как раз наоборот, вопрос именно в содержании взглядов. Если бы Рассела интересовал только путь, а не содержание, то зачем вообще заводить речь о рационализме или о чём-либо ещё? Достаточно просто рассказать биографию – сам путь. Тогда достаточно любого содержания, даже христианского.

Далее Рассел пишет:

 

«Если логика приводит вас к религиозным заключениям, что ж, хорошо, вы все еще рационалист. Главное, по моему мнению, чтобы аргументы базировались на принятых в науке основаниях и чтобы человек не принимал что-либо как решенное раз и навсегда, а считал лишь в той или иной степени возможным. Не быть абсолютно уверенным и есть, как мне кажется, одна из главных составляющих рационализма».

 

Однако беда в том, что логика никогда не приводит «к религиозным заключениям». К религиозным заключениям могут привести только логические ошибки. И «базироваться на принятых в науке основаниях» религия никак не может. Отсюда и их вечное противостояние. Религиозные догмы со своей стороны никак не могут допустить того, чтобы «человек не принимал что-либо как решенное раз и навсегда». Иначе как быть с «решённой раз и навсегда» догмой, что бог вечен? Или другими подобными догмами.

Как видим, противоречия в рассуждениях Рассела носят довольно критический характер. Не понимая столь очевидных вещей, он запутывает себя и читателя, желая, очевидно, примирить науку с религией. Примирить непримиримое. И в этом опять просматриваются корни его религиозного воспитания.

Единственное, с чем можно согласиться в приведённой выше цитате из его статьи, так это с последним предложением, с тем, что одна из составляющих рационализма – не быть ни в чём абсолютно уверенным. Поэтому Декарт и призывал всё подвергать сомнению. Однако трудно подвергать сомнению очевидные вещи. Например, что солнце жарче луны. Или что люди имеют головы. Именно на очевидные вещи разум и опирается, а, следовательно, и рационализм. Именно с них он и начинается.

Далее в своей статье, в главе «Доказательство бытия божьего» Рассел пишет следующее:

 

«…я никогда не знаю, отвечать ли мне «я агностик» или «я атеист». Это вопрос очень трудный, и я полагаю, что и некоторым из вас он тоже не дает покоя. Как философ, выступая перед аудиторией, состоящей исключительно из философов, я должен был бы назваться агностиком, так как я не вижу решающего доказательства того, что бога нет.

С другой стороны, чтобы создать верное впечатление у обычного человека с улицы, я должен был бы назваться атеистом, так как, говоря, что я не могу доказать отсутствие бога, я должен также добавить, что в равной степени не могу доказать, что богов, описанных у Гомера, тоже не существует. (…)

Поэтому, обращаясь исключительно к философам, в отношении богов-олимпийцев я бы назвал себя агностиком. Но перед широкой аудиторией, мне кажется, каждый из нас в отношении этих богов назвал бы себя атеистом. По отношению к христианскому богу я должен, как мне кажется, придерживаться той же логики».

 

Во-первых, этот вопрос, возможно, и был трудным в начале прошлого века, но с тех пор наука и философия достаточно продвинулись в познании, чтобы не сомневаться в отсутствии богов. Кроме того, это как раз не философская, а анти-философская, точнее теософская позиция – считать существующим то, отсутствие чего нельзя доказать. С такой позицией можно ожесточённо ломать копья и над любыми глупыми вопросами, например, такими как: существует ли Дед Мороз, ведь его небытие тоже ещё никто не доказал, или существуют ли философы на другой стороне вселенной, или есть ли у снежинок души? Можно миллиарды несуществующих вещей признать существующими только на том основании, что их отсутствие невозможно доказать. Уже само это показывает глупость подобного подхода к доказательствам любого рода.

Филоистика – строго научная философия, или наука об истине, уже давно доказала фактическую невозможность всяких богов, их абсурдность. Поэтому здесь Рассел показывает себя не как атеист, а именно как религиозный агностик. Здесь не лишним будет пояснить, что религиозный агностик – это именно верующий в бога человек, который хочет стать атеистом, но у него не хватает либо смелости, признать глупым вышестоящий аргумент, либо знаний, чтобы понять глупость такого аргумента. К тому же Рассел сам приводит аналогию с олимпийскими богами, отсутствие которых также доказать нельзя, как и отсутствие всех других богов, существовавших и существующих у разных народов на протяжении всей истории человечества. А кроме того и всех сказочных персонажей. А вдруг все они существуют?

Конечно, если Рассел в своей статье под философами имел ввиду теософов (которые величают себя религиозными философами), то они, безусловно, хватаются за этот последний аргумент, как утопающий за соломинку.

Однако весь юмор в том, что вовсе не абсурдность этого аргумента доказывает фактическую невозможность богов, а противоречивые, нелогичные и, следовательно, абсурдные определения (характеристики) самих богов. Абсурд не может быть разумным, а кто захочет верить в неразумного, сумасшедшего бога? Люди верят в сказки. Но надо понимать, что сказка – это не быль, это всего лишь намёк на неё, как говорится в поговорке, а сама сказка всё-таки – ложь.

Поэтому далее в своей статье, в главе «Скептицизм» Рассел вполне справедливо пишет:

 

«Степень вероятности и правдоподобия для существования христианского бога та же самая, что и степень вероятности существования богов-олимпийцев. Я не могу доказать, что христианский бог или гомеровские боги не существуют, но я не думаю, что вероятность их существования является альтернативой, заслуживающей серьезного рассмотрения».

 

И всё-таки, будучи воспитан в христианстве и не совсем понимая, кто такой агностик на самом деле, Рассел признаётся:

 

«Поэтому я полагаю, что во всех бумагах, которые я должен в подобных случаях заполнять, мне следует писать «я атеист», хотя проблема действительно очень серьезная, и иногда я пишу первое, иногда - второе, не руководствуясь при этом какими-либо определенными принципами».

 

Как видим, в данном случае Рассел выступает именно как религиозный агностик, подразумевающий, что где-то всё-таки может притаиться бог. Расселу не хватает уверенности, чтобы твёрдо определиться. А не хватает её из-за непонимания той простой истины, что бог может появиться только как волшебник, как чудо, как нечто невероятное, как то, что не может появиться уже потому, что оно невероятно, что оно противоречит самой природе. Сама природа выступает против всяких чудес и богов, если, конечно, саму природу не считать богом. Но в этом случае можно назвать богом что угодно, любой пенёк.

Однако Рассел продолжает сомневаться и пишет о степени допустимости «достоверности»:

 

«Если человек признает, что ничто не достоверно, он должен, как мне кажется, также признать, что какие-то вещи ближе к достоверности, чем другие. То, что мы собрались здесь сегодня вечером, гораздо более достоверно чем то, что та или иная политическая партия может претендовать на истину. Конечно, существуют степени достоверности, и это нужно подчеркивать с большой долей осторожности, потому что иначе можно впасть в абсолютный скептицизм, а такой скептицизм был бы полностью бесплоден и совершенно бесполезен».

 

Чтобы прокомментировать это умозаключение, нужно вспомнить то, о чём мы говорили выше. А говорили мы об очевидных вещах, на которых держится здравый смысл и рационализм. Очевидные вещи нам говорят о том, что даже если не будет ни одного доказательства в пользу существования богов (что в принципе мы и имеем), то религиозные верующие всё равно будут верить в богов. Знания тут не играют совершенно никакой роли, потому что вера в богов не основана на знаниях. Она основана на воспитании, невежестве и страхе. Поэтому и рассуждать о рациональности или логичности веры в богов просто глупо. Даже если религиозный человек преодолеет своё невежество, и поймёт, что нет ни одного разумного доказательства существования богов, то страх всё равно будет ему диктовать иррациональные ответы на простые вопросы, и подсказывать иррациональные доказательства, о которых речь шла выше. Так рождаются агностики. Степень допустимости тут только одна: чем больше мы допускаем религию в свою жизнь, тем меньше допускаем в неё науку.

Но Б. Рассел продолжает говорить о допущениях и вероятностях. В последней главе своей статьи он пишет:

 

«Некоторые вещи более вероятны, чем другие, и они могут быть вероятны настолько, что не стоит в действительности все время помнить, что они не полностью достоверны, кроме тех случаев, когда доходит до гонений. Если кого-то собираются сжечь на костре за неверие, тогда стоит вспомнить, что, в конце концов, он может быть и прав, поэтому не стоит его преследовать».

 

Тут Рассел не осознаёт всю пагубность религии, он не понимает, что сжигают на костре не «за неверие», а за несогласие и как раз за то, что прав. Можешь не верить сколько угодно, и можешь даже быть правым в своём неверии, но пока ты соглашается с существующим порядком вещей, и не распространяешься о своей правоте, тебя не тронут. Не трогают же иноверцев, хотя те и не верят в государственных богов, но соглашаются не мешать, и не распространять свою веру дальше своей диаспоры.

Так что сжигают не за неверие, а за распространение правды. Если прав, то ещё быстрее сожгут. Религию страшит именно правда. Больно подумать, что было бы с Галилеем, если бы он не отрёкся от своей правды. В этом и есть главное зло религии – она распространяет невежество со скоростью чумы. Именно поэтому с ней необходимо бороться.

Надо понимать, что религиозные агностики – это не люди науки, это люди религии, потому что они как раз относятся к тем, кто соглашается, кто молчит, и этим соглашательством они тоже способствуют распространению невежества. А значит, если вновь запылают костры инквизиции, то произойдёт это не без молчаливого согласия агностиков.

Далее Рассел пишет:

 

«В общем, если человек говорит, к примеру, что земля плоская, я искренне желаю, чтобы он мог сколько угодно распространять свое мнение. Он, конечно, может оказаться прав, но я так не считаю. Думаю, что на практике гораздо лучше полагать, что земля круглая, хотя, конечно, мы можем заблуждаться. Поэтому, мне кажется, мы должны ставить себе целью не полный скептицизм, а учение о степенях вероятности.

В целом, думаю, именно в такой доктрине и нуждается мир. Мир переполнен новыми догмами. Возможно, старые догмы пришли в упадок, но возникли новые, а как мне кажется, вред, приносимый догмой, пропорционален ее новизне. Новые догмы гораздо хуже старых».

 

Упустим рассуждения о плоской земле, так как сегодня только неуч может сомневаться в том, что земля шарообразная. Но говоря про «учение о степенях вероятности», не стоит забывать, что чем более вероятна религия, тем менее вероятна наука. Вот только что предлагает нам Рассел, говоря о «хороших» старых догмах? Вернуться в догмы религии? Если так, то это ещё раз доказывает, что религиозный агностицизм играет на руку только религии. Хотя он так и не уточнил, о каких хороших старых догмах идёт речь.

Я не увидел в данной статье Рассела даже и намёка на то, чтобы он мог считать себя хоть чуточку атеистом. Поэтому на его вопрос, поставленный в заглавие статьи, уверенно скажу, что статья написана религиозным агностиком, а никак не атеистом. Это притом, что со многими высказываниями Бертрана Рассела (не из данной его статьи, а вообще) я вполне согласен и в целом принимаю многие его идеи, особенно работы по критике религии. Тем не менее в данной статье он показал себя именно религиозным агностиком, а не атеистом в современном понимании этого слова.